А вот в дивном сне он понимал, что говорят эти хитрые закорючки, и даже обсуждал их смысл с каким-то значительным и многомудрым старцем, а затем растолковывал понятую истину многочисленным ученикам.

В голове Прозора назойливо вертелось неслыханное им раньше слово — «пранаяма». Что оно означает, он — хоть в лепешку расшибись — не понимал. А ведь слово-то это знакомо ему! Во сне он понимал, что оно означает.

«Надо будет потом у Любомысла спросить. Может, он знает, что за „пранаяма“ такая? Приснится же!..» — богатырь покрутил головой.

Разминая затекшее со сна тело, Прозор прохаживался поодаль от места ночлега. Дрова в костре прогорали. Круг света сузился, во тьме едва угадывались очертания спящих вендов.

Милована Прозор решил пока не будить. Один покараулит. Пусть парень спит. Все за прошедшие сутки намаялись, пускай силы копят. Они понадобятся.

Вендский охотник неторопливо озирал окрестности. Острое зрения позволяло видеть все разом, не упуская даже незначительных мелочей. Впрочем, ничего необычного Прозор не углядел. С вечера ничего не изменилось: он помнил, что где росло и где что лежало. Кругом тихо и спокойно, как сказал Милован — тишь да благодать.

Если закрыть глаза, то можно подумать, что сейчас находишься в родном предутреннем лесу — а не в неведомой земле, за диковинным туманом, именуемым Радужный Путь.

Лишь под утром, далеко, на краю небес, за чернеющими обрубленными скалами вдруг ненадолго вспыхнуло синеватое сияние. Померцало немного и угасло. А потом с той стороны донесся еле слышный раскат, схожий с раскатом далекого грома. Больше ничего значительно за ночь не случилось.

Под утро, когда небо начало светлеть, Прозор растолкал Милована.

— Вставай, парень, — тихонько, чтоб не разбудить остальных, сказал он. — Понеси службу. Я в ту рощицу пойду. Зайцев давешних добуду иль иного зверя.

Молодец, зевая, встал в дозор.

Когда Добромил открыл глаза, солнце взошло уже высоко. Дул легкий ветерок. По голубому небу летели белые, схожие с овцами облака.

Княжич чувствовал себя превосходно. Улетучилась давешняя усталость, ушли все печали и горести. День обещал быть чудесным.

И тут Добромил вспомнил, в каком месте они так неожиданно очутились. Радужный настрой схлынул.

От потрескивающего костра доносился запах жареного мяса. Добромил скосил глаза. На длинном вертеле были нанизаны розоватые, истекающие жиром куски мяса.

Это Прозор, как и сулил Миловану, добыл поутру свежую дичь. Давешних короткопалых бурых зайцев умяли еще вечером. Зверьки оказались постными и мясо суховато. Ожиревшему зайцу тяжело убегать от преследователя.

А с этих кусков жир прямо-таки стекала в огонь. Дрова шипели и потрескивали. Значат, жарятся не местные зайцы: мясо иное — ломти большие, с ладонь. Добромил сглотнул слюну. После сна хотелось есть.

Борко равномерно и неторопливо поворачивал вертел. Рядом с ним сидел Любомысл и что-то тихо втолковывал парню. Ни Прозора, ни Милована мальчик у костра не увидел.

— Княжич проснулся! — увидев, что мальчик открыл глаза, обрадовался Любомысл. — Доброго тебе утра! Как почивалось?

— И тебе доброго! — Добромил уселся, протер глаза и потянулся. — Всем радостного дня!

— Благодарствуй, княжич! — откликнулся Борко. — Только «всем» — это много. Прозор и Милован ушли. Землю разведать хотят. А я да Любомысл — это не «всем»!

С утра Борко радовался жизни и был словоохотлив: перебитая рука перестала ныть еще вечером, и он хорошо выспался. Так же, как и княжич, парень забыл о невзгодах. А на то, что сейчас они находятся в неведомой земле, молодец просто не обращал внимания. Подумаешь! Когда-нибудь и отсюда выберутся!

Еда есть, а эта закончится — еще добудут! Они же не только княжеские дружинники, они от рождения лесные охотники! Не хватит воды? Вон, ее полный колодец. Иди к нему и черпай. Что еще нужно, чтобы утром радость ощущать!

Добромил бросил взгляд на табун. Трое стреноженных коней щипали жесткую траву, а жеребцов Прозора и Милована не было.

— Куда они поехали?

Борко махнул здоровой рукой в сторону дальних лиловых скал.

— Они решили во-он за те утесы съездить. Хотят глянуть, что там дальше, куда Древняя Дорога ведет. Что там за земля и что в ней творится. Прозор сказал, что ночью в той стороне чем-то синим полыхнуло, а потом гул долетел. Я спросил: может, гроза дальняя? А он отвечает — не похоже. Мол, за всю ночь только один раз сполох сверкнул. А у грозы — ты сам знаешь, княжич — вон сколько молний! Батюшка Перун любит ими земную нежить бить. Прозор думает, что от тех утесов можно разглядеть, что за земли дальше идут. Говорит, раз сюда попали, так надо получше вызнать, что за диво в нашем лесу — невдалеке от Виннеты — объявилось. Еще хотят посмотреть, что по другую сторону Радужного Пути есть…

— Как это? — не понял Добромил1. — Там наша земля, наш лес…

— Нет, княжич, это я не так сказал! Входить в туман они не станут. Просто объедут по краю. Обещались скоро быть. Мол, только мясо ужарится, они сразу же учуют и сюда прискачут.

Балагуря, Борко не забывал вращать вертел. Работал здоровой рукой. В перебитой, что висела на привязи, парень цепко держал маленький ковшик. В нем, судя по запаху, плескался душистый настой из неведомых трав. Не иначе, как Любомысл его сотворил. Старый мореход любит всякими приправам пищу сдабривать.

Изредка Борко брал ковшик здоровой рукой и бережливо — да нет, скупо! — сбрызгивал шипящее мясо.

Любомысл одобрительно смотрел, как трудится парень, и тихо улыбался.

Он выучит увальней готовить съестное так, что слава о них по всей Альтиде прокатится!

А если случится так, что отойдут они от воинских дел, то не пропадут и без краюшки хлеба не останутся: хорошие кухари — они наперечет!

Заведет он себе корчму, а парни в ней трудиться будут, страждущих и голодных небывалыми запахами искушать.

А он будет гостей хмельным угощать и байки разные рассказывать. А что? И охраны корчме не надо! Даже любой, самый буйный выпивоха подумает — стоит ли против бывших дружинников выступать.

Впрочем, Любомысл думал все это шутейно. Ничего этого не будет. Никуда они от княжича не уйдут. Он им будто родной.

Старый мореход даже сильно сомневался, закончит ли он свои дни как принято: пристойно и окруженный любящими потомками.

Все-таки хоть он и венд по рождению, но молодость провел среди викингов. А у них почетна смерть в бою, в ярости, сжимая в руке меч.

Это молодым парням надо семейством обзаводиться. А он стар. Его семья — это княжич Добромил и дружина.

— Ну вот, готово! — объявил Борко и снял с рогулек вертел. — Все, как ты учил, Любомысл! Помогай! Влеки сюда мису. Мне с одной рукой не управиться. Немощен я, однако…